Скитаюсь, сбросив шкуру антилопью,
и волчью не пытаюсь натянуть,
здесь просто... не успеешь и моргнуть,
затянешь песнь протяжную над топью,
...а лун – двенадцать, и моё сопрано
охрипло, простудив себе нутро,
там, как часы устроено хитро,
но часть деталей выпала в карманы.
В одном два зубчика цеплялись друг за друга,
тянули лямку – тело и душа,
в другом – два крылышка обломками шуршат,
со мной им в этой жизни было туго.
Роман с заявкой тщетною на "Хьюго",
за ненаучность списан в "неформат",
такой неоперабельный талант,
за рамки выводить пределы круга.
Мне "Гэндальфа" дадут, и в детский сад,
а подрасту, к жирафам – стажировка,
с их высоты нашкафной видно ловко,
кому "Небьюлу", а кому – в поп-арт.
Понятной быть, увы, не запретишь,
а понятой, ну, это, как придётся...
и с кем мне плачется, и отчего поётся,
и почему порою в строчках тишь.
У вечности янтарные глаза,
пустует Грот танцующих оленей,
в пещере треск обугленных поленьев,
Рисует Фудзи мудрый Хокусай.
Есть миг и миг на утренней заре,
на грани "здесь", обветренной, как вера,
я вечная скиталица Амбера
и пойманная мушка в янтаре.
