Всё спишут на войну – на «вшивый фронт»,
и там, и там – ведомые приказом,
я не судья им – возраст же, не тот,
но вот молчу и плачу от рассказов...
«Довесок хлеба… граммов двадцать пять,
я съел и не донёс для Иры с мамой,
не смог перед соблазном устоять,
вовеки не прощу такого срама...»
«Мы съели кошку… не помрём пока…
уже вторую – тощую, чужую…
я знаю, папа б нас не упрекал…
недели две, как ног уже не чую…»
«Они нам номер, ОST и кандалы,
нет имени, а значит, нас не жалко,
я – «руссиш швайн» и до конца войны
изнумерован, бит по лбу мешалкой…»
«Я помню – я – Мария! – имя есть,
дневник учу… писать здесь нечем это,
я жить хочу, но чаще – просто есть,
меня на прочность проверяет гетто…»
Нет давности у зверства и беды,
политики заваривают кашу,
а мне на душу – йода и бинты,
бинтов и йода…
после рукопашной…
